Взгляните на это фото. Сухая земля, чреда фотопортретов. Лица мужчин и юношей. Рядом, поминальным курганом, - горстка ржавых патронов от шмайсера. Вдумайтесь – 10 лиц, 10 жизней, каждая из которых обладала своим склонностями и симпатиями, привычками и привязанностями, мечтавшая каждая о своем; каждая – со своим индивидуальным миром, со своим персональным Богом. 10 совершенно различных судеб и характеров, объединенных непоправимым единым финалом - извещение о пропаже без вести, а позже – позорный штамп “изменника Родины”.

Я был там. В первый раз – сорок восемь лет спустя той битвы, в результате которой , как теперь выяснилось, и был спасен Ленинград. Почти месяц, среди группы своих товарищей провел я в Мясном Бору, местечке, находящемся между Новгородом и Ленинградом, в отряде поисковиков-добровольцев. Каждый год, начиная с 1962, в мае и августе, со всей страны сюда съезжаются люди, которым небезразлична память о людях, отдавших свою жизнь за нас. Они приезжают, чтобы оказать посильную помощь в работах по перезахоронению останков бойцов 2-й Ударной Армии.

Тогда, в первую свою поездку, я был буквально поражен, ошарашен: то, что я увидел, превосходило все мои представления об этом. Земля, словно булочка изюмом, была буквально начинена трупами бойцов, нашпигована всевозможным огнестрельным и взрывчатым оружием. И каждый год она выталкивает ближе к поверхности все новые и новые следы – то, до чего не доставал саперский щуп, через год выстучалось в останки бойца, либо вызвенело в лимонку с оторванной чекой… На поверхности, в залитых болотной водой воронках различных диаметров, зачастую обнаруживались братские могилы, в которые во время боев красноармейцы стаскивали убитых “до лучших времен”. Всюду - покореженное железо войны, милитаристический хлам истории.

Мне посчастливилось – в одном из найденных мной медальонов находился поддающийся восстановлению и прочтению “смертничек”, по которому были выяснены фамилия и место рождения погибшего.

Я видел жену лейтенанта Соловникова – она приехала с родственниками на торжественное захоронение 9 мая. Долго плакала, прикрепив к мемориалу братской могилы, напротив фамилии вновь обретенного мужа, его пожелтевшую от времени, довоенную фотокарточку. Когда они ушли, я приблизился и посмотрел на него, на здорового и ясноглазого двадцатидвухлетнего юношу с уверенным взглядом, оптимистически устремленным в далекое, но однозначно счастливое, будущее. Юноша в штатском вновь обрел имя, честь и могилу, к которой еще не раз, я уверен, придут поклониться памяти героев его родственники и люди, которым небезразлична история страны. И я понял, я окончательно понял, что совсем не напрасно мы надрывались, осушая в течении месяца ведрами воронки, совсем не напрасно рылись в грязи в поисках костей и медальонов, и даже совсем не напрасно одному из наших друзей покорежило руку взрывателем пятидесятилетней давности… Не зря комары и клещи, не зря – грязь и холод по ночам в спальных мешках. Мы должны были это сделать, потому что, как ни патетически это звучит, “ если не я, то кто?”.

На 49-летие битвы, в августе 90-го, я, без излишних рефлексий и раздумий, вновь отправился в Мясник. Чем-то меня привлекла к себе эта странная миссия, согрели и вселили веру в будущее те дружеские ночные костры с гитарами, крепким чаем и неугомонной, ни смотря на непрекращающуюся канонаду взрывов, кукушкой. Луна. Таинственно мерцающие в темноте зеленью, гнилушки; в отдалении от лагеря – взрывы (там, в укрытиях, уничтожался саперами смертоносный груз войны, собранный за рабочий день). В пяти метрах от костра устанавливалась на углях труба от полевой кухни, в которую ведрами засыпались патроны. Недовольно фыркая и взрываясь, они, превращаясь из “9-ти граммов смерти” в праздничный фейерверк, радовали и напоминали нам о многом. А сколько медалей и орденов, найденных во время раскопок было обмыто по старой боевой традиции из не менее боевого котелка! Боевого настолько, что, выпивая по кругу глоток из него, необходимо было держать его руками всем вместе, чтобы не лилась из его многочисленных ран драгоценная жидкость.